Мы продолжаем знакомить Вас с творчеством писателя Семена Когана (литературный псевдоним - Александр Кирий). Сегодня, Вашему вниманию представлены несколько рассказов из книги, которую автор посвятил своим внукам - "Улыбка на память". Напомним, писатель Семен Коган открыл свой Youtube-канал, на котором он делится своим творчеством. Заходите и подписывайтесь на канал писателя, знакомьтесь с творчеством из "первых уст"
ЗНАКОМСТВО ПО ПЕРЕПИСКЕ
Степан Клименко решил найти себе снова подругу жизни, так как был уже холост и временами одинок.
Рекламное приложение «Вечерней газеты» сообщало, что обделенные судьбой мужчины и женщины пытаются отыскать друг друга, чтобы идти все время вместе куда-нибудь.
Женщина, как правило, требовала от своего избранника честности, доброты, щедрости, трезвости, благородства, интеллигентности, то есть того, чего всегда ей не хватало.
Мужчина в свою очередь желал увидеть даму сердца многообещающей, нежной, красивой, хозяйственной, верной, заботливой, то есть такой, какой бывает чужая жена, и просил прислать фотографию в полный рост, предлагая взамен все свои нерастраченные достоинства, вплоть до ее прописки.
Но тут перед Клименко встал вопрос: как сообщить о себе? Хвалить и добавлять не хотелось. Все-таки речь шла о спутнице жизни, а какую спутницу устраивали приписки?
Какая спутница согласится вращаться в атмосфере губительного восторга?
И тогда Степан написал все, несмотря ни на что, даже на зеркало.
« Готов отдать уважение, любовь, нежную ласку, мужскую заботу и всю теплоту жаркого сердца красивой и стройной женщине лет двадцати пяти с перспективной национальностью, имеющей богатых родственников и мечтающей с ними соединиться.
О себе: истинный мужчина. Рост -приблизительный, образование , как заплатят, минус алименты. Возраст - по договоренности. Остальное - как посмотреть. Раньше я был кучерявым (кто помнит, может подтвердить), но сейчас лучше иметь со мной дело по телефону. Скуп. Деньги храню не в сберкассе, а в чулке под матрацем, чтоб никто не догадался. Врачи обнаружили у меня склероз и теперь говорят, что это даже хорошо, так как у нас о болезни легче забыть, чем её вылечить.
Каждый год отправляюсь в дом отдыха, где продолжаю искать свою единственную, чтобы создать благополучную семью в Нью-Йорке, Гамбурге, Тель-Авиве, или в Афинах. Прошу откликнуться, имеющих серьезные намерения. Родственников на Голанских высотах, в пустыне Сахара, на полигоне Невада и в городе Чернобыле не предлагать!
Просьба прислать фотокарточку в полный рост!»
Вскоре пришел ответ.
« Уважаемый тов. Клименко, - писала женщина, абонентный ящик 1103. - Я прочла ваше признание и была приятно шокирована неожиданным откровением. Судя по вашим запросам, в человеке вы цените прежде всего женщину. А потому отвечаю вам тем же. Я -вдова. По роду службы часто выезжала в командировки и выходила замуж, теперь уже не помню сколько, потому что давно никуда не хожу.
Семья у нас большая: четверо сыновей и две дочери. Остальные трое родились без отца, так как обещали льготы, и сейчас сидят в разных колониях нашей необъятной родины.
Старшему, Митяхе, шестой десяток, но он такой же беспутный, как и его папа, хотя больше похож на меня, особенно в дни получек. За Митяхой нужен уход. И уходить за ним надо сразу после двух, чтобы сообразить до семи.
Младшей, Фекле - 4 года, и она с детства мечтает встретить настоящего человека. Моим деткам нужен постоянный отец, так как отцов всегда не хватает. Сама я часто хвораю.
Заботы сделали меня нервной и раздраженной, но вы, как в больнице, не будете обращать на меня никакого внимания. Я нуждаюсь в большей мечте и в благоустроенной избе, в модных нарядах и в нежных взглядах. Хочу, чтоб мой голубь меня ревновал и подарки давал.
Французские духи "Люби меня, Антуан!" Немецкий дезодорант "Я - прелесть!" Или наш шампунь "Прижми меня крепче!"
В свадебное, путешествие можно поехать в Париж. Себя показать, на них посмотреть. А вы бы в это время ухаживали дома за детьми, кормили бы их, поили, забирали из детского садика и медицинского вытрезвителя...
Свою фотокарточку в полный рост пока не высылаю. Пришлю сразу же, как только смогу выпрямиться.
С искренним уважением!
Всегда Ваша!
Абонентный ящик 1103.»
Степан прочел откровенное послание и в тот же день написал:
"Уважаемая а/я 1103! Я оценил вашу безысходную искренность, но полагаю, вам следует искать не доверчивого голубя, а безмозглого петуха. Я уже не та птица, которая радостно чирикает при встрече с такой ощипанной курицей, как вы!
Р. С. Хочу предложить адрес одинокого соседа, ветерана Бородинского сражения, который думает, что ещё что-то может. Он тоже поедет в Париж, как только его выговорит.
Высылаю фотографию соседа в полный рост, но только лежачий, так как стоять он уже не в состоянии.
С приветом, Степан Клименко."
НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ
Общее собрание литературного объединения « Молоток и гвоздики» началось необычно оживленно. На повестке дня стоял один вопрос:
«Выдвижение товарищем Зискиным Василием Соломоновичем своей кандидатуры на звание лауреата Нобелевской премии в области литературы, искусства и чего-нибудь ещё.»
Горячие предварительные дискуссии о том, что подобные номинации не существуют, ни к чему не привели.
- Значит будут существовать! - заявили наиболее осведомленные, утверждая, что проще поменять номинации Нобелевской премии, чем повестку дня уважаемых литераторов.
Конечно, ни для кого не являлось секретом, что эмигрант Зискин увлекался белыми стихами, хотя никогда не считался белым, как его единомышленники двадцатых годов. И не в плане того, чтобы свою поэзию обелить или писать белым по чему-нибудь контрастному, а в смысле белой зависти своих коллег по перу и золотой ручке. А возможно, белые стихи делались по-черному без официального признания всех незаинтересованных лиц и лицедеев.
Но в любом случае предложение Василия Соломоновича вызвало всеобщее недоумение, переполох и тарарам в душах неискушенных премиями пришельцев, ибо все понимали, что любая награда требует серьезных усилий, а Нобелевская - еще и приличных связей. И казалось совершенно недостаточным находиться лишь на кабельной связи с членами литературного объединения. Но в то же время многие просто ошалели от простоты и величия предложенного.
- Как легко и быстро можно вознестись до небожителей, - с завистью рассуждали они.- Превратившись в яркую звезду в созвездии « Красная лапочка.» А мы до подобного не додумались.
И только Соломоныча по-настоящему угораздило в голову.
« Какое, мол, непонимание с нашей стороны истинных демократических ценностей!
Какие мы все тут пришибленные вынужденной эмиграцией. Упустить такую легкую возможность приобрести солидный вес в чужом обществе без серьезных затрат! Какая, Господи, непруха! »
Виновник народного остолбенения - Василий Соломонович Зискин, человек уже преклонного возраста, перед которым никто ещё не преклонялся и для которого Нобелевская премия казалась последним шансом взобраться на пьедестал собственным остервенением, не смущался и охотно объяснял с присущей ему скромностью, что с детства охотился за разными наградами, но, само собой, не заразными. И выбивал их за то, что не убегал со школьных уроков, так как его нередко оставляли на второй год. За то, что не дергал бегемота за хвост, ибо с ним не встречался. За то, что лучше всех бегал в мешке на бревне с
закрытыми от ужаса глазами. Но всегда мечтал добежать до Нобелевки с любого конца. И вот теперь, находясь на Западе, осознал, что, если могут получать другие, то и мы не лыком расшиты, и необходимо взять её в свои натруженные, но освобожденные руки, заключая нахлынувшие мысли замутненной от возраста головой:
- Я - человек честный! Если мне не платят, я говорю правду!
И в сей текущий момент истинная правда зключалась в недополученной Нобелевской премии!
Конечно литературный бомонд, каким являлись члены литобъединения, был на стороне своего коллеги, но в силу бывших совковых привычек не совсем врубался, где необходимая в подобных случаях бескомпромиссная тряска? Где волокита и бюрократизм распущенных чиновников? Где счастье, которое в борьбе? Где суета, взятки, загадочные шушуканья, бесконечные телефонные переговоры, оптимистические тосты и тесты, прогнозы и психозы, недовольство, жалобы и поиски источников истинной справедливости? Где весь тот бред, который обычно сопровождал столь неожиданные проявления, с выявлением реального и разоблаченим фальшивого? Ничего подобного просто не проявлялось, что очень даже настораживало местных литераторов, которые не понаслышке чувствовали жареное и сами были готовы, кого угодно нагреть. Потому возникали, как и положено, естественные нелицеприятные разговоры в кулуарах, которые обычно ничем не кончались и лишь сильнее разжигали страсти - мордасти всезнающих пришельцев из-за перестроечных вышек.
Поэт и пофигист Дурбайло - младший ошарашивал всех недоуменным вопросом:
- А как ты относишься к Нобелевской премии?
Прозаик и диабетик Фогельман - Непропечный пожимал выразительно плечами, изображая неприличные гримасы, и отвечал:
- Эта такая серьезная награда, что даже сумасшедшие от нее не откажутся!
- А ты откажешься?
Фогельман-Непропечный скромно опускал свои раскосые глаза в очках с толстенными стеклами и девственным голосом произносил:
- Если честно, принял бы премию с благодарностью. Но сначала – премию, после – благодарность!
- Так что же тебе мешает?- на полном серьезе не понимал Дурбайло-младший своего коллегу.
- Благодарностей у них не хватает!
Другой стихоплет, невростеник и графоман Шурик Нехаймович прямо заявил, несмотря ни на что, даже на себя в зеркало:
-Я не знаю ни одного русскоязычного человека в Германии, который заслуживал бы Нобелевскую премию.
Возникло короткое замешательство. Никто не ожидал подобной подлянки от своего товарища по партии в преферанс!
- В какой номинации? - возмутились обиженные коллеги, которые подсознательно, на внутреннем уровне уже давно претендовали на все премии мира вместе взятые, и на каждую в отдельности, но до поры сдерживали собственный натиск, ожидая лишь приемлемую ситуацию и немножечко счастья в личной жизни да везения в собственном хобби.
- А какая разница?- не понял вопроса Нехаймович, так как полагал, что кроме него нет и не могут быть никакие конкуренты.
- А разница в том, - парировали озлобленные непониманием литераторы, - что вы, многоуважаемый Шурик Аркадьевич, не читали всех литераторов Германии, не имеете о них никакого понятия и не можете знать истинную ценность их таланта.
Нехаймович действительно ни о каких ценностях даже не догадывался, но все равно упирался рогами, которые приобрел на ином поприще – на поле женской брани, и не мог допустить, чтобы кто-то как-то чего-то да еще и претендовал.
Господин Нестор Петушков, гипертоник и пародист из Кишинева, рубанул правду - матку прямо со своего хилого, но интеллигентного плеча.
- Раньше в России мы хотели печататься за рубежом. А сейчас, за рубежом, мечтаем печататься в России. Поэтому я вас спрашиваю: Что изменилось?
Наиболее ушлые растолковали, что все пытаются не печататься за рубежом, а получить премию, хотя ни там, ни тут никого из эмигрантов никогда толком не публиковали.
- Если не публиковали, причем тут Нобелевская премия?- сразил всех наивным вопросом начинающий драматург и молдаванин господин Нестор. И ему снова популярно объяснили, что тогда следует выдвигать лауреата на такую премию, за которую больше всех не печатают.
Мысль показалась интересной, а Мяткин - Неналивайко пошел ещё дальше, в дебри нереализованного, заявив без всякой ложной скромности:
- Тогда я официально заявляю, что выступаю за мир между всеми народами войны и требую Нобелевскую премию в номинации мирного сосуществования, чтобы меня выдвинули всем горячим миром. И не задвинули никакой войной.
Никто толком не знал, о каком горячем мире речь в русле холодной войны, потому отложили вопрос до его полного созревания и отрицания всеми оппортунистами, генераторами, ренегатами и нехорошими проститутками.
Разговоров оказалось так много, что к началу собрания даже не заметили отсутствия главного его инициатора - Василия Соломоновича. И только его тайная вздыхательница и почитательница – полуяркая блондинка, бывшая гурманка и вечно молодая дева Таисия Сидоренко - Разнуздаева с незавершенными публикациями, наращенными ресницами и толстыми короткими ногами, о которых было известно всем, кроме супруги претендента, с
тревогой сообщила, что новоиспеченный кандидат вдруг сильно занемог, но за несколько секунд до занеможения, не приходя на собрание, дал согласие выдвинуться на Нобелевского счастливчика.
Тут же возникла здоровая дискуссия: Бить или не быть? Но сторонники Зискина твердо стояли на своем, хотя паркетный пол в актовом зале принадлежал совсем другим хероманам.
- Если человек желает куда-нибудь попасть,- заявили они,- его надо обязательно послать!
Таковы принципы настоящей западной демократии, в которую мы по недоразумению попали, а некоторые уже и пропали!
Тогда решили проголосовать поднятием правой ноги, чтобы одновременно оторваться от левого прошлого, нацелившись в нейтральное будущее. Незатейливым большинством приняли соломоново решение:
Не только двигать, но и выдвигать!
Ибо в заключительных взмахах ног отчетливо проглядывались вопросительные нотки сомнений:
Как дальше жить-то будем без уже полюбившейся всем Нобелевской премии?
А мудрый председатель лито и собрания, бывший шизофреник всесоюзного значения Боря Борькин из Верхнего Волочка прервал затянувшуюся дискуссию предложением:
- Товарищи, господа и господки - литераторы! И, простите за выражение, уважаемые графоманы! Попробуйте высказываться по существу.
- Но так как существо каждого осталось в прошлой жизни, все говорили, что хотели.
- Надо написать английской королеве, - осенило Николая Самобыткина.- Пусть составит нам протекцию.
- Тогда лучше шведскому королю, - встрял юморист и публицист Жорик Длинноручко, бывший главный ассенизатор одесской побочной Молдаванки. - Все-таки приз вручают в Швеции.
- Чего? - не врубился Федя Подольский, который со своим непререкаемым рукоприкладством время от времени взлетал на Парнас, чтобы очиститься от скверны бытия и оседлать Пегаса. - В Норвегии презентация, граждане- херувимы! Я точно слышал!
Долгожданные места знать надо!
- Ну, вы и даете, господа - академики человеческих душ! - ухмыльнулась Светочка из Нижнего Тагила, вторая любовница третьего мужа сверху, самодеятельной поэтессы Людмилы Ивановны Криворучко, бывшей кассиршы из украинского города Жлобина,
которая выдавала чужие стихи за свои. - А в Финляндии не хило?
После долгих и нелицеприятных выяснений ситуацию, как всегда, прояснил ведущий:
- Не имеет никакого значения, что, где и когда? Пусть даже на Ямайке без майки! Главное - кому? Чтоб хуже не получилось.
- Нобелевсакая премия - награда почетная, - взял слово профессор черной металлургии и белой магии Геннадий Петрович Несмеянов, человек большой души и такого же размера поэзии, который в последние годы эмиграции сосредоточился исключительно на сказках своей двоюродной бабушки. - Поэтому и на нечетную никто не откажется. Но, как большой профессионал и знаток обезьяньих душ, предлагаю сосредоточиться на Шнобелевской премии, тоже престижной для наших сотрудников. Чем больше претендентов, тем проще её получить. Лишняя буква «Ша» еще никому не помешала. Поэтому лучше помолчать, когда есть, что сказать! Да здравствует Шнобелевская премия, которая каждому из нас не только под силу, но и над разумом!
Профессору черной металлургии верили безоговорочно, несмотря на то, что он чернил по-белому, хотя толком не знали, что это за растакая - Шнобелевская премия? И с чем ее солят? Но раз речь зашла о шнобеле, значит отдавало чем-то родным и близким, где-то даже необходимым и востребованным. А если сногсшибательная премия все-таки реально существовала, нужно было сосредоточиться и разобраться в целом, что и постановили
сделать после текущего заседания в частности.
А Федя Шлымозыл с неудавшейся фамилией Шпрингынбет, которому еще в детстве цыганка предсказала, что от скромности он не помрет, со свойственным ему напором выдвинул свою кандидатуру на другую престижную премию: «Дело в шляпе», которую вручает швейцарский банк за поэтические достижения в области ямбов и хореев!
- В чем же суть премии?- спросили Федю, и он чистосердечно признался, что стихи победителя схоронят в специальном шляпном сейфе, чтобы никто не догадался.
Тут же проявились и другие литературные конкурсы во всех регионах нашей необъятной, но объединенной Европы: В Польше - «За тех, кто против!» В Румынии - « Рога без копыт!»
В Люксембурге - «Красная Розочка и товарищ Волк с пушком на рыльце!» В Англии - «Пушкин и теперь живее Абрамовича!» В России - Золотое перо- в нужное место!» В Украине - «Какая птица не пролетит? И второй, внеконкурсный турнир - Ямщик, не газуй лошадей!» В Грузии - « И напротив- против!» В Молдавии - «Дружба врозь, бабки вместе, хаверим!»
А Роман Бугайло, вспыльчивый, но близорукий поэт с горящим сердцем Данко, отец пяти необоснованных детей и четырех внесексуальных, трагик постсоветского пространства, представитель неправильных меньшинств и национальных большинств, настаивал всем литературным миром податься в Москву к президенту китайской бани и потребовать от него укреплять русский язык за рубежом - в парилке, чтобы никому неповадно было разбазаривать его в разные стороны на родине Мао-Дзе-Дуна.
В общем, идея вырисовывалась приемлемой, но никто из присутствующих ещё не познакомился с азиатской сауной и понимал, что без личной парилки на русском языке могут лишь хорошо послать, а это для эмигрантов казалось абсурдным из-за отсутствия личных средств на общественные нужды.
Обсуждение набирало очки и силу. А баснописец Лев Баранович Абрамойло предупредил, что тоже мог бы выдвинуться на лауреата, как и все вышеперекрученные товарищи, хотя это не рационализаторское предложение, и здесь необходимы другие критерии. А если и выдвигать кого-нибудь, то лучше - весь коллектив единомышленников и сразу, чтоб никому противно не было. С болью за неопубликованных.
Наверно, баснописец выразил сокровенное, потому как в зарубежной действительности никто из эмигрантов не отказался бы не только от Нобелевской премии, но и от любой другой - в твердой валюте с мягкими поздравлениями, которых всегда не только не хватало, но и не казались лишними.
- А имеем ли мы право вообще чего-то там выдвигать?- ошарашил вдруг коллег Николай Непомнящий, неплохой поэт и фигурист, державший фигу в кармане, а также неудачный любовник Фриды Моисеевны Бабкиной, замужней женщины, новелистки, пофигистки и спортсменки по переписке, когда размахивают шашкой, после двухчасовой шашечной дискуссии, что выглядело совершенно нетактично и даже оскорбительно, ибо к Нобелевской премии начали уже привыкать серьезно, и даже мысленно делили её на равные доли с учетом нелегкой доли каждого, экономического кризиса и отсутствия долевого участия за Бугром.
- Мы всё имеем, - отрезал один за всех председатель Боря Борькин из Бориславля. - А вас, Никола, я попрошу не вносить смуту там, где народ и без того смущается!
Непомнящий закрыл рот, и все снова открыли уши для дальнейшего восприятия недополученных ценностей!
Неизвестно, сколь долго продолжались бы обсуждения, но тут в зал ворвалась девяностотрехлетняя тётя Фирочка, внештатный член литературного объединения, без права голоса и уплаты членских взносов, Громким голосом, очевидно, из-за недостатка слуха она сообщила, что херр Зискин неожиданно пришел в себя и тут же попросил снять свою кандидатуру со всех печатных и нецензурных изданий, включая деревянный крест, на котором недоброжелатели его уже мысленно распяли вслед за первым еврейским неудачником!
Народ, естественно, обалдел, не воспринимая простым человеческим сердцем подобные катаклизмы. А тётя Фирочка, насладившись затянувшимся замешательством, добавила, что Василий Соломонович попросил снять его и на видеопленку в рекламно - религиозных целях, дабы никто не догадался, что в прошлой жизни он числился атеистом.
Тут вскочил во весь свой небольшой рост и живот до колен публицист и велосипедист Григорий Баркусик и громко предупредил, чтобы никто не увидел:
- У нас каждый имеет право на ошибки. Но ошибки не имеют никаких прав на каждого.
Народ стих и задумался. Очевидно, в замечании велосипедиста что-то такое высвечивалось для понимая и отрицания.
А тётя Фирочка пояснила, что Зискин не только снял свою кандидатуру на пленку, но и назло врагам - до окончательного выздоровления, А если не получится, придется и дальше чего-нибудь пленить!
Сразу же последовала непредвиденная реакция недовольных. Все уже настолько привыкли к проискам претендента, что его отказ был воспринят, как личная трагедия каждого, кто желал наконец в опостылевшем эмигрантском забугорье приобщиться к настоящему литературному памятнику - без скидок с любого пьедестала, о котором мог бы позже позаботиться сам.
Дебаты оказались не только выше крыши, набежавшей литературной волны, но и ниже уровня житейского моря.
Все возмутились, начали выходить из себя, поэтому объявили получасовый перерыв. А когда литераторы вновь ввернулись, и в актовый зал тоже, все единогласно прожужжали:
Мол, как бывшие гражданы бывшей великой страны - не позволим. Неважно, что и зачем, но будем стоять на своём, пока не отстоим!
А черноокая бестия и заглавная незамужняя любовница Дурбайло – старшего - Дуся
Могильная прямо заявила:
- Кто займет мне сто евро, тому ничего не будет!
- В смысле- назад? - уточнил за брата Дурбайло - младший. На что Евдокия Пантейлемоновна удачно обиделась и честно бросила, как отрезала:
- Я на зад деньгами не разбрасываюсь. У меня он и без денег притягательный и бесценный, хотя и не застрахованный, как у некоторых!
Кого Дуся, или, как некоторые её образно величали, Дульсинея, имела в виду, никто не врубился, хотя все понимали: новая жертва Могильной уже на виду!
Но даже официальное признание несостоявшейся супруги не свело коллектив в судорожную сторону. А Майя Кукушкина, начинающий прозаик иртуального мира иллюзий, четко определила:
- Пока мы творим на великом русском языке, будут читать и почитать.
Никто, естественно, в этом не сомневался. Но Нюмчик Щербатый на всякий случай уточнил:
- То, что мы творим?
- Да,- заявила Майя.- На заборах! У меня уже нет сил все прелести стирать. А они появляются снова и снова напротив моего дома.
- Если наш коллега Василий Соломонович вышел из себя и пока не вернулся,- сказал проницательный Дурбайло –младший, - надо выдвинуть из литературных рядов еще одного достойного кандидата, чтобы Нобелевская премия не ушла налево, как это уже случалось прежде, и добиваться её, пока не добьем справа!
Тогда, не сговариваясь, закричали со всех сторон:
- Выдвинуть многоуважаемого председателя! Окажем Боре Борькину из Бориславля полное доверие на все случаи жизни. За его счет!
- Председатель неожиданно смутился, хотя по всему было видно, что предложение коллектива ему понравилось, но отметил, что ничего такого достойного еще не написал, чтобы не только войти в историю, но и прилично из нее выйти. А номинации по бухгалтерским отчетам, которые он составляет, еще нет.
- Будет! - бескомпромиссно среагировала толпа литераторов. - Напишем в ООН, потребуем от Совета Безопасности Шри-Ланки! Мы здесь не для того, чтобы оказаться не там.
Нобелевская премия должна быть нашей! Не допустим произвола со стороны Папы Римского и его кардиналов! Да здравствуют пешки с защитой Немировича - Данченко!
Каждому жаждущему - Нобелевку в глаза и в зубы!
Появились даже оперативные выкрики и лозунги:
Дошли до ручки - дойдем и до других мест!
Литературному объединению - европейское признание.
Руки прочь от горячих народов замороженной Африки.
Не позволим разбазаривать, чего нам не надо!
Каждому автору - по мягкому месту!
Домой уходили за полночь, уставшие, но довольные. С затвердевшей верой в то, что отныне эмигрантская жизнь потечет по правильному руслу. А пока - до получения Нобелевской премии, члены литобъединения, воодушевленные неожиданной перспективой, настроились на новые, наиболее бессмертные произведения во всех номинациях литературы, публицистики, театра, базара, цирка и финансовой отчетности.
Как говорится, был бы спрос...
ТЕАТР НА ТАГАНКЕ
Командировка выпала мне на редкость каверзная. За несколько дней я должен был объехать Москву не только по кругу, но и по хордам, радиусам, касательным, нервничая в автобусах, толкаясь в метро, ругаясь на предприятиях, доказывая истины, в которые я и сам не очень-то верил. Наш завод готовился к аттестации продукции. И грузополучатели, смежники, разработчики, прочие заинтересованные лица должны были подписать соответствующие документы. В четверг вечером после очередной запарки, ругани и беготни, когда я всякими правдами и неправдами выудил последнюю подпись и почувствовал, наконец, себя свободным от производственных дел, захотелось размяться, сходить куда-нибудь.
Бывая в Москве, я иногда посещал театр на Таганке. Многое нравилось мне в нем. И необычная атмосфера, и уютный зрительный зал, и актеры. Ведь в нем играл Владимир Высоцкий. Труднее оказалось с билетами. В этот вечер давали « Мастера и Маргариту » по роману Михаила Булгакова, очевидно, впервые в театральной трактовке.
Газеты взахлеб писали о необычном представлении, желая приобщиться к невероятному таланту режиссера - постановщика Юрия Любимова. Спектакль играли один - два раза в месяц, он считался премьерным. Надо ли говорить, какой ажиотаж возник вокруг него, если даже на обычную постановку невозможно было достать билеты. А сейчас невозможность удесятерилась. Казалось, все москвичи стремятся попасть на премьеру, по иронии судьбы повторяя известный сюжет романа, описывающего театральное действо с дъяволом в главной роли.
Москва Булгакова тридцатых годов очень напоминала Москву восьмидесятых – нашего времени. Но тогда Воланд сам играл в театре роль Сатаны, сейчас её играла другая нечистая сила. Полвека назад зрители выбегали из зала обнаженными. Сейчас иные одержимые готовы были даже специально сорвать с себя все одежды, дабы хотя бы нагишом ворваться на незабываемое зрелище.
Конная и пешая милиция фланировала вдоль и поперек улиц, прилегающих к театру.
Тайные агенты вылавливали подозрительных типов и уводили в неизвестном направлении.
На помощь даже прислали военнизированные подразделения, но они не могли справиться с натиском толпы, несмотря на метровые металлические барьеры у главного входа здания.
Не доставало лишь танкового подразделения непредсказуемого действия с цветком в каждом дуле, чтобы нечаянно чего-то, как-то, кого-то, куда-то, и не сдуло. И боевых вертолетов сопровождения «Одуванчик », хотя поле брани вокруг храма искусств выглядело достаточно внушительно. Все бранились, как хотели, без учета театральных чертей и озабоченных властей.
У входа в вестибюль часа за три до представления собралась уже огромная толпа несмотря на то, что стоял январь, и температура воздуха опустилась ниже пятнадцати градусов. Располневшая девица в лисьей шапке что-то записывала в блокнот. Её окружили плотным кольцом и время от времени выкрикивали чьи - то фамилии. Я решил тоже записаться, но высокий парень в темной куртке, устало улыбнувшись, заметил, что это следовало сделать ещё неделю назад. В списках более трехсот человек, а выбросят билетов очень мало, да еще надо учесть льготников, которых будет неизвестно сколько.
Итак, перспектива вечера не обнадеживала. Можно было, конечно, податься в кино. Но при мысли о столпотворениях в метро, не говоря уже о длинных и скандальных очередях в кассах кинотеатров, становилось тошно. Если бы я был волшебником, то перенесся бы к себе домой, на мягкий уютный диван, включил бы телевизор и смотрел бы какой-нибудь фильм в теплоте и комфорте. Каким несбыточным счастьем казалось все это. - У вас лишнего билетика нет? - прервала мои размышления высокая девушка в красном берете с пластмассовой канистрой в руке. Я посмотрел в её глаза и подумал, что она симпатичная. - А почему, собственно, вы решили, что он у меня должен быть? - усмехнулся я. - Разве я похож на человека, который источает благополучие? Она улыбнулась. - Вы так спокойно взираете на толпу, что я решила: у вас обязательно должен быть лишний билетик. - У меня
даже своего нет, - признался я. – А вы никак с канистрой собираетесь в театр? Хотите его поджечь? Повторить подвиг дъявола Воланда и его сотоварищей, которые сожгли дом литераторов?
- Я не дъявол! И ничего повторять не собираюсь.
- Приятно слышать! Но зачем тогда с канистрой явились? Дъявола напугать?
- Я только с поезда, - сообщила девушка. - Тогда подожжете, когда спектакль начнется и вы на него не попадете.
- Мне нужно в Загорск.
- Не забудьте там помолиться, - усмехнулся я.- За теракт в театре. - Я атеистка, - предупредила она, - но верю, что в театр обязательно попаду.
- Из канистры?
- Из желания там оказаться!
Только сейчас обратил я внимание, что в другой руке девушка держала тяжелую коричневую сумку. - У вас, наверно, в сумке зажигательная смесь, - продолжал я гнуть свою линию. - Для канистры, разумеется.
- Неужели я действительно похожа на террористку?
Её наивный вопрос вытравил из меня ироническое настроение. Она казалась похожей на мечту, которая мне неожиданно приглянулась. Надо было срочно менять тему, чтобы не потерялось неожиданное взаимопонимание.
- В студенческие годы мне часто приходилось стрелять лишний билетик, - оживился я. – И потому поверьте: сегодня наши шансы на нулевой отметке. Слишком много желающих и слишком мало возможностей. В нашем деле главное – выбрать правильную позицию. А о какой позиции можно говорить, если повсюду народу больше, чем людей. - Вы шутите, правда? - не хотела верить она. - Я так стремилась побывать в театре на Таганке. У меня всего один вечер. - Тогда сходим в кино, - предложил я.
И хотя несколько минут назад я с отвращением думал о подобной перспективе, сейчас поймал себя на мысли, что с удовольствием провел бы вечер с милой незнакомкой, где угодно, даже в кино. - Нет, я мечтаю попасть в театр, в этот храм искусств, - вздохнула она.
– До начала более двух часов. Может, повезет? - Если молодой и красивый кавалер предложит вам руку, сердце и лучшее место в бельэтаже, - усмехнулся я. - Вы опять шутите, - вздохнула она. – А я бы, представьте, не отказалась. - Но где найти такого кавалера? – не унимался я. - Вот в чем вопрос? Я бы тоже согласился.
Мне не хотелось отпускать девушку, и я попытался всякими уловками удержать ее.
- А может, вам больше подойдет кавалерша? Она рассмеялась. - Вы странный. Вместо того, чтобы искать билеты, рассуждаете неизвестно о чем. А я тоже хороша, уши развесила.
- Вы действительно хороши, - улыбнулся я. – Даже с развешенными ушами. Кстати, как вас зовут? - Лена. - Очень приятно. А меня – Леонид. Вы замужем? - Нет еще, - усмехнулась она. – Никто не берет. - Я бы взял… Лет десять назад. - А сейчас что, я уже стара? - Я бы и сейчас не отказался, - сказал я. – Но, во-первых, у нас нет квартиры. Не ехать же к вам в Загорск. А во-вторых, мы собираемся в театр. Мне было важно выяснить реакцию девушки.
Если она отреагирует на мое предложение спокойно, у нас может что-то получиться, хотя я толком не представлял, как и что. - А вы шалунишка, - кокетливо помахала она пальчиком.
- В первую очередь мужчина, - заметил я. - И мне было бы приятно ваше общество в каком-нибудь уединённом месте. - Мне тоже, - неожиданно призналась она и отвела взгляд.
Боже! Она согласна!
Мне стало не по себе. В эти минуты я даже осуждал свое поведение за столь легкомысленные намеки. Неужели я способен изменить жене Марии? Во мне боролись два противоположных чувства: мужчины - ловеласа и преданного мужа. И какое из них возьмет вверх, одному господу было известно. И, возможно, Воланду. Но до него ещё необходимо было добраться. У каждого человека - свои недостатки, которым нужны достатки. Мой недостаток, вероятно, заключался в том, что при всей своей целомудренности меня всё равно влекло к красивым женщинам. И я не мог с собой совладать. Хотя это порой казалось и достоинством, если скрывать его от жены.
- А у вас здесь нет друзей или знакомых? Она испытывающее взглянула на меня, но ничего не ответила. И хотя ощущение предстоящей близости не покидало меня, я попытался успокоиться, так как и желал, и боялся ее. - Давайте лучше спрашивать билеты, - прервала Лена нашу беседу. У входной двери возникло оживление. Толпа всколыхнулась и раздробилась. - А что, если пригласить ее в гостиницу, где я остановился? Я взглянул на Лену. И хотя одежда скрывала ее прелести, я подумал, что в постели она должна быть сногсшибательна.
Вот только соседи по комнате могут оказаться в номере… И когда уже у нас научатся создавать необходимый сервис каждому командировочному, чтобы он мог вернуться домой довольным и отдохнувшим?
- Может, сходим ко мне в гости? – на всякий случай предложил я девушке. – Попьем чайку. - И доверительно взял ее под руку. - Нет, нет, - поспешно сорвала она мою попытку.
– Я хочу в театр. Наверное, она права. Гостиница не то место, где можно предаваться чаепитию и устраивать театральные представления. Несколько человек пробежало мимо, оттеснив нас в сторону. Какой-то чудак решил, очевидно, продать билет. Его окружили плотным кольцом и едва не придушили. - Разве можно в подобной ситуации так беспечно продавать билет? - возмутился я. - Смотрите, к чему приводят скоропалительные решения,
- с намеком, полным явного значения, заключила она. - В нашей ситуации нам бы ничто не угрожало, - улыбнулся я. – За исключением возможности получить удовольствие… Разве вы против? - Давайте лучше искать лишний билетик, - предложила Лена. – Сначала я хочу получить удовольствие от театра… - Вы правы, - вздохнул я. – Не всё сразу. Надо что-то придумать, чтобы и конец не хуже оказался! Мы разошлись в разные стороны, договорившись встретиться через пятнадцать минут. Я направился к выходу из метро.
Схлынувшая с эскалатора толпа с трудом преодолевала плотный строй воинствующих, раздраженных, взволнованных, задерганных поклонников театра, натыкаясь на громкие, отрывистые, просящие, требовательные вопросы: - Лишнего билетика нет? - Если есть билет, возьму с нагрузкой. - Меняю билет на записи Высоцкого. - Граждане! У кого имеется лишний билетик? Беру, не глядя! - Женюсь на девушке, которая продаст мне билет!
Всюду сновали подозрительные личности, они отводили в сторону выхваченных из толпы граждан, о чем-то шептались и что-то передавали из рук в руки. « Деловые люди, - подумал я. – Без них не обходится ни одно запланированное мероприятие. А, возможно, продают билеты втридорога. Обычные спекулянты! Если подойти к ним, они не станут со мной разговаривать, испугаются. Трудно доверять такому, как я, с издерганным взглядом.»
Надежды никакой не оставалось. Я вернулся на прежнее место. Лена уже ждала меня и безнадежно развела руками. - Не повезло. - А тут один тип за билет обещал жениться на девушке, – сообщил я. - Мне кажется, здесь проще найти жениха, чем билет, - улыбнулась она. - Один ноль, - отметил я, - в ее пользу. Здорово она меня подкузьмила. - Лучше всего найти и то, и другое, - заключил я. – Мне известен сто один способ проникновения в театр.
Хотите расскажу? - Расскажите, - уже ни на что не надеясь, разрешила она. – Делать все равно нечего. - Тогда слушайте, - начал я. – Способ первый. Вы лезете по водосточной трубе на третий этаж, забираетесь в туалет и терпеливо ждете последнего звонка. - Вы пробовали? – устало улыбнулась она. - Я – нет. А вот мои друзья – большие специалисты по этой части. Попадают в туалет, а потом из него выбраться не могут. - Там так хорошо?-
засомневалась Лена.
- Там так снаружи закрыто, что не знаешь, как пролезть назад. - Нет, этот способ мне не подходит, - разочарованно вздохнула девушка.- На зад я не способна лезть.
- А, между прочим, у вас с задом всё в порядке!- я умышленно произнес полуненормативное выражение, пытаясь подготовить Лену к предстоящей близости, но она сделала вид, что не расслышала. Хотя, возможно, своим выражением сама хотела меня правильно сорентировать. Трудно понять современную молодежь, если никогда к этому не стремился.
- Способ второй! - продолжил я свои размышления. - Более доступный. Вы пишете пьесу, относите в театр и присутствуете на представлении в качестве почетного гостя. - Прекрасная возможность, - согласилась Лена. – Но, к сожалению, сегодня она нам не поможет. Не могу же я утверждать, что написала роман. - Не можете, - вздохнул я, - хотя, если честно, гораздо приятней сотворить собственный роман. Нам даже поддержка Воланда не требуется. Сами управимся. По её глазам я видел, что она меня понимала, но предпочитала сначала «Мастера.» - А я у Булгакова не нахожу ничего особенного. Критики
доказывают, что в книге имеются подводные течения. А я с ними не согласен. - Почему? - Подумайте, кто из них мог оказаться под водой, дабы разглядеть все течения? Значит всё лишь - для красного словца и своего имиджа. А я принимаю только такую вещь, которая способна меня поразить, удивить, увлечь. Если у писателя в голове роятся какие-то мысли, а он их упрятал так глубоко, что до них не докопаешься, то зачем мне эти ребусы?
Головоломок в жизни и без того предостаточно. А в театре я хочу отдохнуть. - Тогда вам надо смотреть эстрадные концерты, - предложила Лена. – А вот я люблю, когда автор заставляет человека задуматься. - Бог ты мой? – воскликнул я. – Сколько можно думать?
Куда ни глянешь, всюду сплошные мыслители. Спинозы и Монтени. Жизни от них никакой не стало. Всё они знают, всё могут! И что самое печальное, работать уже некому. Все только и делают, что направляют и поучают. Вон, у нас на заводе. Все знают, что ты должен делать, в чем твои просчеты, а в своем глазу бревна не замечают. Меня понесло. Я ударился в критические воспоминания. Кажется, после десятиминутной тирады поймал себя на мысли,
что храбрым следовало быть не здесь на московской улице, а там, на собрании или в кабинете начальника. Я осекся. Лена внимательно смотрела на меня. - Итак, перейдем к третьему способу, - попытался сгладить я тягостное впечатление, вызванное моим монологом. - Вам плохо на работе? – сочувственно произнесла она. Лена меня жалела. Я терпеть не мог, когда меня жалели. Впрочем, сам дал повод. Я ощутил себя уставшим, но мне не хотелось обижать девушку. Ведь она мне искренне сочувствовала. - Так, как и многим, - сказал я. - Мы все продукты своего времени. На работе у меня определенный
авторитет, пользуюсь уважением. Собираются повысить в должности. Но вам признаюсь: нередко ощущаю себя достаточно несчастным. У меня нет стержня. Вы понимаете, о чем я говорю? Живу по инерции, скорее копчу небо, хотя копоти сразу и не увидишь. Я всегда преклонялся перед людьми творческими, целеустремленными. У них есть цель. Они знают, чего хотят. - А вы разве не знаете? – удивилась Лена. - Если говорить о частностях, то
сейчас я хочу попасть с вами в театр, - усмехнулся я. – А если смотреть шире, то господь не одарил меня никаким талантом ясновидения. - По-моему, самый большой талант – быть настоящим человеком! – заключила она. - Не нам об этом судить, - вздохнул я. – Хороший человек – это еще не призвание. Меня постоянно тяготит моя серая посредственная личность, хотя и понимаю - не всё в жизни счастье. Есть и более неприятные вещи. - Вы трудитесь, приносите пользу, - пыталась защитить она меня от самого себя. – Разве этого мало? - Главное, наверно, не то, что ты делаешь, а как ты к этому относишься. Получаешь ли удовлетворение. Скажу вам честно, к своему делу я отношусь потребительски. Я работаю, чтобы жить, но не живу, чтобы работать. Увы, трудно сказать, чья здесь больше вина. Я не хочу обвинять общество или оправдывать себя. Я такой, какой есть. Я лишен сострадания.
Порой я презираю себя. И все остается по – старому. Мне кажется, я не смогу стать другим, потому что не знаю, каким именно быть надо. Почему я исповедуюсь перед этой малознакомой девушкой в обстановке, совершенно несоответствующей? Может быть, потому, что она меня понимает. Или я хочу, чтобы она меня понимала. Как мало людей, которым можно доверить самое сокровенное. Нашу беседу прервал молодой человек в кроличьей шапке. - Лишнего билетика не найдется? Вопрос парня вернул меня к реальной действительности. Нужно было тоже искать билеты, а не смысл жизни. Вернее, в данный текущий момент смысл жизни заключался в поисках билетов.
Мы снова разошлись в разные стороны. Минут через пять Лена подошла ко мне.
- Там висит объявление, - указала она в сторону театра. – За час до начала спектакля продадут шестьдесят билетов. Героям, кавалерам трех орденов Славы, депутатам Верховного Совета и инвалидам войны. Билеты отпускаются вне очереди. - Постойте, - сказал я. – Здесь что-то есть. - В очередь записалось несколько сот человек, - предупредила Лена. - Вы упустили одну очень существенную деталь, - напомнил я, - умный в гору не
пойдет. - Ну, и что? - не поняла она.
- Сам горой станет! Надо искать Героя, - решительно заявил я, - или депутата. У вас нет знакомого Геракла Советского Союза?
- Геракла или героя?- не врубилась девушка.
- Разницы никакой. Геракл был тоже героем. Но вы правы. Про Геракла в объявлении ничего не сказано. А потому сконцентрируемся на герое. Где наш знакомый герой?
- К сожалению, - вздохнула приятельница. - Пока его нет. - В таком случае придется срочно познакомиться. Вы как, не возражаете? Она не возражала, но и знакомиться пока было не с кем. - Придется действовать, - предложил я. – Мы с вами становимся на людном месте и спрашиваем каждого прохожего о его жизненных подвигах и наградах. - Неудобно, - отказалась Лена. - Я знаю, - сказал я. – Но весь фокус в том, что Герой к нам не подойдет.
- Давайте только вместе, ладно? – по детски беззащитно улыбнулась она, - мне очень неловко. - Хорошо, надо попробовать. Мы расположились на одном из перекрестков и начали прицениваться. Граждан с авоськами, хозяйственными сумками и без знаков отличия мы не беспокоили. В круг наших предполагаемых благодетелей они явно не входили. - А что, если расширить нашу географию, - предложил я, - спрашивать не только Героев, но и
остальных внеочередников. - Я не против.
Казалось, Лена была со мной согласна во всем, только бы поскорее избавиться от нахлынувшего наваждения. - Простите, вы не кавалер, - неожиданно остановила она пожилого мужчину в полушубке. Мужчина озабоченно посмотрел на девушку, не осознавая смысла вопроса. - Ой, извините, - смутилась Лена. – Я хотела спросить, вы не награждены тремя орденами Славы? - А почему вы решили, что я должен быть награжден? – оживился
мужчина, и мне показалось, что он бы не прочь приударить за Леной. - Потому что у вас полушубок шикарный, - улыбнулся я. – Такие полушубки могут носить только настоящие кавалеры. - Нет… нет, - поспешно ответил прохожий и постарался ретироваться. - Зачем вы его напугали? – возмутилась Лена. - Он к вам вздумал приставать. - Никак ревнуете? – Мой ответ ее развеселил. - Мы, кажется, собрались искать Героя, - проворчал я, останавливая девушку в дубленке. - Лишнего билетика нет? Жаль. У такой дамы не может не быть чего-нибудь лишнего. Мне нравится разговаривать с симпатичными женщинами.
Наслаждаться их молодостью, обаянием, красотой. В эти минуты я и сам чувствовал себя другим, хотя, каким именно, я ещё не определил. - Простите, гражданин, вы случайно не инвалид? Гражданин почему-то решил, что я пошутил. Наверно, потому, что у нас случайно можно быть только здоровым.
- Вам что, молодые люди, делать нечего? – раздраженно бросил он. – Хотите, чтобы я милицию вызвал?
Непонятно, как он мог угадать те желания, до которых милиционеры ещё не дошли.
Экстрасенс, вероятно. И почему он считает, что среди тех, кто должны блюсти истинный порядок, имеются настоящие инвалиды? И именно для нас!
С привлечением ударной силы нам явно не везло. Казалось все Герои, депутаты, кавалеры и инвалиды, скорее всего, обходили театр стороной. - Смотрите, - осторожно взяла меня под локоть Лена. – Вон идет инвалид. К нам действительно приближался на костылях мужчина лет тридцати, высокий, худощавый, но где-то как-то и крепкий. - Скорее всего, он потерял здоровье на трудовом фронте, - вздохнул я. – И ничем нам помочь не сможет. Но
все же мы решили его остановить. Мужчина выслушал нас очень вежливо и даже извинился, что не в состоянии оказать нам услугу.
Значит не зря мы начали столь безнадежное дело, коль находятся ещё и сострадающие.
Мы безрезультатно задерживали спешащих горожан, терпеливо и нудно объясняя наше желание, и неизменно получали отказ. Случалось, что нам встречались и настоящие инвалиды. Они недоверчиво выслушивали наш рассказ, после чего удалялись с каким-то непостижимым внутренним достоинством и неожиданным преимуществом перед теми, кто был с руками, ногами, но с испорченным счастьем. Наверно, на их месте я поступил бы точно также. Но сейчас я был на своем месте, и рядом мерзла симпатичная Лена, которая страстно мечтала попасть на представление, и была не прочь доставить мне удовольствие. А я обязан был отблагодарить ее билетом. - Так у нас ничего не получится, - с сожалением констатировал я, - придется изменить тактику. Мы с вами разбегаемся в разные стороны. Я беру на себя прекрасную часть человечества, так называемый слабый пол преклонного возраста, вы же вовлекаете в сферу своего обаяния преимущественно мужчин пенсионных лет. Вам они отказать не решатся, ибо нежданно вернувшаяся молодость прекрасней всяких отказов. Встречаемся каждые двадцать минут и докладываем обстановку. Вы ступайте к метро, а я еще здесь поспрашиваю. Лена удалилась, а я продолжал поиски. - Прости, батя,
- остановил я подвыпившего мужика. – Сто грамм хочешь?
Моё предложение его удивило. Не часто встретишь на улице незнакомого человека, предлагавшего на дарминку опохмелиться. - Не откажусь, - сразу протрезвел незнакомец. – Чего надо-то? - Нужен инвалид войны, но чтоб настоящий, понял. И с документами. Дело в общем-то плевое, а вам - бутылка на двоих. Он должен подойти к кассе и взять два билета в театр. - Ну, это раз плюнуть, - сказал мужчина. – За поллитра я тебе сам, куда хошь, билеты
возьму.
- Туда не надо, - осадил я его.- Только в театр.
- Давай деньги. Ему дай, а он с концами. Нашел дурака. - А у тебя чего, документ специальный имеется? – со слабой надеждой уточнил я. - Зачем документ? – удивился мужчина. – Я тебе так возьму. Давай деньги. - Не, так не получится, - сник я, – тебя еще побить могут. Погляди, сколько у театра людей. Незнакомец настороженно поглядел в указанном направлении. Теперь у входа образовалась огромная толпа, которую с трудом сдерживал отряд милиции. А территорию, прилегающую к театру, уже во многих местах отгородили переносными барьерами.
- Тогда я Диму кликну, - сорентировался мужичок. – Он их костылем враз расшвыряет. Но ты бутылку ставишь? Не врешь? - Чтоб я сдох! А у Димы какой документ имеется? – с недоверием покосился я на незнакомца, уже жалея, что связался с ним. - У него костыль заместо любого документа, - назидательно произнес претендент на выпивку. – Ты Диму не знаешь. Одной левой дюжину уложит. Он сейчас, на вокзале шурует. Я мигом, ты жди. Он проворно исчез, а я подумал, что для полного счастья мне не хватает только Димы и объяснения в милиции, где могут быть настоящие инвалиды, как заверил нас экстрасенс.
Появилась Лена. Ее сопровождал неряшливого вида старик в сером заношенном пальто, застегнутым на нижнюю пуговицу, верхние пуговицы отсутствовали. И я невольно удивился, как он еще не догадался всунуть пальто в трусы. Из-под рубашки виднелась заросшая грудь, а небритая физиономия наталкивала на грустные размышления. С таким лучше не встречаться в темном переулке. На голове его, сдвинутая набок, небрежно сидела видавшая виды черная шапка - ушанка. - Трофейная, - подумал я. – С тех далеких суровых времен гражданской войны. - Вот Абдулла, - представила старика Лена. – Инвалид войны. Хочет нам помочь… « Восточный человек, - решил я. – В таком виде нас с ним к театру не подпустят.» Абдулла смотрел на меня по - детски наивными раскосыми глазами, и я не мог понять, то ли он пьян, то ли вообще всегда такой.
« Нашла алкаша. Не успел от одного отделаться, другого притащила.» - Я помогу, - пообещал Абдулла на ломанном русском языке, и я подумал, что с ним вообще ничего не получится, хотя выбирать не приходилось. - Девушка вам объяснила, что надо делать? – спросил я. - Да, - кивнул он. - Мы вам за это ставим бутылку. Если хотите – берите деньгами. - Зачем так много? – возразил Абдулла. – И четырех рублей достаточно. - Совестливый, - подумал я, - а без пуговиц. И пальто ещё не в трусы заправлено. - Купим билеты, разберемся, - подытожил я наш разговор, все ещё не веря, что у нашего
потенциального благодетеля имеется инвалидная книжка. Нужно было это срочно выяснить.
- Вы возьмите удостоверение в руку, - посоветовал я, - и мы запишемся в очередь. - Хорошо, - ответил Абдулла, и мы направились к театру. К входной двери невозможно было пробиться. - Граждане, кто здесь последний без очереди - в очереди инвалидов? – громко поинтересовался я. Вопрос пришлось повторить трижды. То ли меня не слышали, то ли последнего не было. Наконец плотный мужчина в шляпе заявил: - За мной будете. - Буду
не я, а мой дядя, - оповестил я, показывая на Абдуллу. На нас обратили внимание. - Из него такой же дядя, как из моего пальца пистолет, - усмехнулся кто-то. Но говорившего я не видел. Толпа сдавила меня, и я почувствовал себя, как в автобусе в часы пик. Казалось, в очереди понимают истинный смысл нашего альянса, насмешливый взгляд стоявших поблизости людей лучше всяких слов свидетельствовал об этом. Хотя и смотреть можно по - разному, даже если предположить, что все инвалиды одинаковы.
- Ему не в театр, ему бы сто грамм поднести, - ввернул кто-то.
- Поднесите,- согласился я.- Примем с дядей с благодарностью. И вас ещё угостим.
В эти минуты, когда я весь замерз, от ста граммов и сам бы не отказался, хотя пока держался. Абдулле, наверно, было не легче. Но важнее казалось - не позволить недовольным вытеснить нас за пределы достигнутого. Мы с моим новым корешем и это переживем.
« А может, он так проспиртован, что ему никакой мороз не страшен?» - подумал я. - И не стыдно вам, молодой человек? – услышал я женский голос. И хотя я уже давно вышел из молодого возраста, обращались, несомненно, ко мне. - Очень стыдно,- признался я. - За вас, дамочка, естественно, и прочих - здоровых, упитанных, целомудренных, которые вынуждают больного человека, истинного инвалида, мерзнуть из-за настоящего искусства, от которого его пытаются так неуклюже отвратить, не понимая настоящую потребность наших пострадавших соотечественников, готовых отдать всё ради одного трезвого взгляда на сцену и за кулисы!
- Вы только не придуривайтесь! Не надо демагогий!
Оппоненты, вероятно, достались мне серьезные. Лишь бы кто не станет здесь толкаться за неожиданным счастьем. Надо еще с ним дойти до несчастья.
- А чего стыдиться? – с наивной непосредственностью воскликнул я. – Того, что решил с дядей пойти в театр? Не в пивной бар, между прочим, не в шашлычную, а в культурное учреждение, повышать свой интеллектуальный уровень. Радоваться за нас надо. А вы стыдите. Нехорошо как-то, мадам, получается. Не по людски, как выразились бы наши интеллектуалы и философы – гегемоны морального кодекса строителей чего-то красивого!
- Ну, какой он вам дядя? – снова упрекнули меня. - Родной! – проникновенно заявил я. – Ближе человека у меня нет.
И то ли в шутку, то ли всерьез двумя указательными пальцами правой и левой руки раздвинул краешки глаз.
- Мы удивительно похожи. Обстановку на время удалось разрядить. Все улыбались, понимая абсурдность данного утверждения, но теперь уже никто не упрекал нас и не призывал в свидетели совесть. - Лена, - позвал я девушку. – Сходите с Абдуллой в метро погреться, а я пока в очереди постою. Когда мы выбрались из толпы, я шепнул девушке: - Смотрите, чтобы он не слинял. Развлекайте его всеми доступными и невозможными способами, рассказывайте анекдоты про глупых американцев и про умных членов партии.
Надо удержать его еще полчаса любыми проявлениями. Сможете? - Постараюсь, - как-то грустно пообещала она и ушла вместе со стариком. Я продолжал стоять в очереди.
Неожиданно ко мне обратился молодой человек в вязаной шапочке: - Вы зря хлопочете. В театр вас пустят только с этим алкашом, билеты всё равно пропадут. Новость ошарашила меня. Значит все потуги были напрасны?
Некоторое время я переваривал услышанное. Но в конце концов он может и уйти из театра… Но тогда кому-то из нас двоих, мне или Лене, придется там остаться… Во имя чего же я затеял весь этот сыр-бор? Но отступать было поздно. Отказаться от спектакля можно в любой момент. Сначала надо еще приобрести билеты. Минут через пятнадцать, чувствуя, что окончательно коченею, я отправился в метро. Лена и старик о чем-то тихо беседовали в
вестибюле. Абдулла говорил, что на фронт пошел еще юнцом, служил в Прибалтийском флоте, получил несколько ранений, и вот уже более тридцати лет, как инвалид I группы, не работает. - А семья у вас есть? – поинтересовался я. - Была жена. Ушла. Сказала: « Зачем мне такой нужен?» - Значит вы живете один? - Совсем один. Я смотрел в его простодушное лицо и не мог понять, как удалось ему сохранить столь детскую непосредственность. А что, если в перспективе воспользоваться его квартирой? Этот вопрос еще следует промуссировать. Когда мы выходили на улицу, я сказал Лене: - Должен вас
огорчить. По льготным билетам можно пройти в театр только со стариком. Девушка как-то сникла и расстроилась. - Но все равно право выбора остается за вами, - подбодрил я ее. Она с недоумением взглянула на меня, и я почувствовал, что мой благородный жест ее не убедил. - Вы же тоже мечтаете попасть, - сочувственно произнесла Лена. – А вместе, выходит, нельзя? - Если нельзя и очень хочется, значит можно, - улыбнулся я. – Еще не вечер. Будем думать. Часы показывали 17.45. До продажи билетов оставалось пятнадцать минут. У дверей театра появилось много новых лиц, и когда я заявил, что занимал очередь за плотным мужчиной в шляпе, послышалось сразу несколько недовольных голосов: - Рассказывай сказки. - Он здесь не стоял. - Занимайте очередь, пока не поздно. Москвичи - народ серьезный. Свое не отдадут, но и от чужого не откажутся!
С трудом отыскал я мужчину в шляпе и попросил подтвердить мои слова. - Вы стояли, а старика я не видел, - изрек он. – Нечего разгуливать. Пришли – стойте! - Дядя замерз, - объяснил я. – И пошел погреться. Он все-таки не мальчик, а серьезно потрёпанный - войной и миром. - Вы в театр пойдете? – смерив старика ироническим взглядом, поинтересовался тип в каракулевом воротнике. - А вы полагаете, театр – привилегия таких интеллектуалов,
как вы, - съязвил я. - У нас, между прочим, страна - рабочих и крестьян. А всякая там недовоспитанная интеллигенция обязана им прислуживать. Я четко выражаюсь, чтобы меня не менее четко поняли?
- Необходимо было держать прямую линию до последнего броска перед настоящим боем.
Абдулла смутился. - Он попросил… Я что… Я не против… Тип продолжал наседать, не удостоив меня ответом. - А если вас попросят в банк забраться, тоже согласитесь.
- Если вы попросите, откажем, - громко заявил я, чтобы он отвязался. - Надо еще разобраться, что собираетесь в банке делать?
- А вот мы скажем, чтобы вам билеты не давали.
- Говорить можно всякое. И вам тоже могут не дать. Умник отыскался. Стой и не вякай!
Дожидайсь готовенького, как выражается мой друган из тамбовского леса.
Я сознавал, что любое сомнение будет трактоваться не в мою пользу. Тем более, что мы ничего по сути не нарушали. Абдулла - настоящий инвалид, даже несмотря на то, что не заправил пальто в трусы. И имеет права на привилегии, которыми, между прочим, его осчастливило государство. А всякая нечистая сила пусть от злости лопается, но против государства не попрёт. Кишка тонка. И, чтобы поставить свою жирную точку на её вопросительный знак, я возмутился окончательно. - Чего к старику прилипли? Если он имеет право взять билет, значит он его возьмет, и вас не спросит. Ясно вам, господа не
присяжные, не заседатели? И попрошу воду не баламутить!
- Мой напор отвратил некоторых, но не всех непокабелимых. - Не пойдешь ты в театр, - злобно прошипел тип. – Не позволим.
Неизвестно, чем бы закончилась перебранка, но в это время отворилась входная дверь, и толпа хлынула внутрь. -Пропускаем только инвалидов войны, - предупредил чей-то громкий резкий голос. – Только инвалидов. - А вы куда? – схватил меня кто-то за рукав. - Тоже инвалид, - рявкнул я, увлекая за собой Абдуллу. В какое-то мгновение нас стиснули, и я оказался лицом к лицу со стариком. - Только не говорите, что вас просил, - настроил я
его. – Иначе билеты не дадут. Нас втолкнули в вестибюль. Здесь уже находилось человек тридцать. - Вы стоите за мужчиной в шляпе, - шепнул я Абдулле. – Ступайте на свое место.
Старик направился к очереди. - Его здесь не было, - возмутился гражданин с портфелем. - Да занимал он, господи! Что вы за люди такие? Никому не верите! – в который раз пришлось доказывать мне азбучную истину.- Ну, ходил в метро греться. С кем по трезвости не бывает?
А я держал ему очередь. - Ты что, тоже инвалид? - Если вы инвалид, и хамить можно? У вас, вроде, проблема не с головой! Голова, кажется, лысая!
Усложнять обстановку было рискованно. Могла возникнуть буча с летальным исходом, хотя улетать я не собирался. Да и старик мог запросто уйти. Из комнаты администратора вышел человек в велюровом костюме и предупредил: - Товарищи инвалиды! Билеты сегодня не очень хорошие. Сами понимаете, на всех не угодишь.
Мне показалось странным, о чем он гутарит. Тут - любые билеты бы взять. За спасибо и огромное пожалуйста. А они еще привередничают. Хорошо, ребята- инвалиды, устроились.
С комфортом. Да еще, наверное, жалуются, что советская власть им что-то не додает.
Инвалиды зароптали, но в этот момент открылась касса, и первый счастливчик стал обладателем заветного билета. Я незаметно сунул Абдулле шесть рублей. Инвалидов оказалось девятнадцать человек, и они могли приобрести тридцать восемь билетов.
Остальные отдавались толпе. Вскоре Абдулла держал уже два билета и сдачу – два рубля.
Слава, Аллаху! Хотя я и не верующий! - Деньги оставьте себе, - разрешил я ему. – После рассчитаемся окончательно. Мы выбрались на улицу. Лена находилась поблизости. Я с гордостью развернул покупку. И сразу на меня набросилось человек десять. - Так и растерзать могут, - улыбнулся я, спрятав подальше билеты. Отойдя в сторону, я их снова достал и внимательно рассмотрел. На каждом было выведено:
Внеочередной! - свидетельствово того, что без инвалида вход тебе заказан. И все-таки кто-то из нас должен остаться. А что, если поступить так:
Абдулла заходит с одним из нас, затем выходит, берет контрамарку и передает другому…
Хотя вопрос и не так прост. Абдулла может выкинуть какой-нибудь фортель. Но следовало рискнуть. Другого выхода не было. Сможет ли Лена довести дело до конца? Судя по её скромному характеру, не сможет. Идея об инвалиде пришла в голову мне, я выдержал многочисленные наскоки толпы. Конечно, Лена привела старика, и я ей симпатизировал. Я даже надеялся закрутить с ней роман. Но в любом случае, если кто-то пойдет в театр, роман не состоится. Останется только неудачная повесть. Правда, меня смущало данное ей слово. Но почему, собственно, я должен делать уступки незнакомой женщине? Она не проявила благоразумность, не отказалась в мою пользу. Сейчас все умные. Одна курочка от себя гребет. Я ей ничем не обязан. - Значит так, - заявил я Лене. - Мы с Абдуллой войдем в театр, после он выйдет и вынесет вам контрамарку. Меня поразила реакция девушки. Если бы она возмутилась, рассердилась, топнула ногой, все выглядела бы естественно, но она безропотно проговорила: - Хорошо.
Мне как-то стало не по себе. Может быть, оттого, что на подсознательном уровне я ощущал мерзость своего поступка.
« Ну, и пусть, - успокаивал я себя, хотя и продолжал чувствовать некоторую неловкость. – Но, во-первых, еще не все потеряно, а во-вторых, чего разбираться? Поживем, увидим.» Я обратился к Абдулле. - У нас еще есть немного времени. Вы пока постойте здесь, а мы попытаемся купить лишний билетик. Не глядя друг на друга, мы с Леной разошлись в разные стороны… В какой-то момент мне вдруг вся эта кутерьма ужасно надоела.
Захотелось плюнуть на билеты, театр, толпу и оказаться дома в тиши уютного и теплого дивана. О! Ни с чем не сравнимая жизнь в провинции! Здесь не надо вскакивать в пять утра, совершать длинные марш - броски, толкаться в метро, тратить на переезды полжизни… Как нелегко и сложно в столице! Из состояния забытья меня вывели скрежет тормозов, людской гул и бесконечные вопросы: - Лишнего билетика нет? Лишнего билетика не было. Я вернулся к Абдулле и поинтересовался: - Ну, как, не замерзли? - Нет.
- Когда мы с вами пойдем в театр, вы молчите. Говорить буду я. Вдруг, словно из-под земли, перед нами появился парень лет двадцати пяти, ткнул в старика какой-то книжечкой и потребовал: - Ваши документы. Я и ахнуть не успел, как Абдулла протянул ему удостоверение. - Я ничего, - робко проговорил он. – Меня попросили, я и взял билеты. - Пройдемте, - сухо потребовал молодой человек и, сжав старику локоть, решительно потянул
его за собой.
Выходит, зря я уповал на справедливость советской власти. Она продолжала действовать, как хотела, без учета любой индивидуальности. Даже с театральным уклоном.
Несколько секунд я ошалело смотрел им вслед. Странная, абсурдная ситуация. Вырвал человека из толпы и куда-то поволок. За что? Криминала-то никакого. Человек пожелал пойти в театр вместо того, чтобы распивать поллитра где-то за углом. А его за это - по маслам, чтобы лишить культурного досуга. За что, спрашивается, боролись? Хорошо ещё, что меня не охватили. Иди им после доказывай, что ты не падал головой вниз с Эйфелевой башни. А они скажут, ещё упадешь. С нашими провидцами лучше никаких дел не иметь. А если дед расколется, что деньги брал. Ну, и что? На билеты брал. Их, к сожалению, никто
даром не дает. А им нужны не демагогия, а факты. Сами расскажут, как билеты брать. Тогда неприятностей не избежать… Но меня-то они не знают… И кто докажет, что я ему деньги давал… Я его попросил купить билеты, он взял . Ничего особенного. Имеет право. Может, он хороший человек и решил сделать людям добро. За это еще никого не наказывали. Нас всегда призывали делать добро друг другу незаметно. А старик, тоже хорош. Дожил до
седин, а беспомощен, как ребенок. Теперь меня в театр не пустят. Вот будет номер. Это самое неприятное. Столько бились. Ну, и старик! Ну, и чудо!Абдулла появился минут через пятнадцать. - Ну, что они вам сказали? – торопливо поинтересовался я. - Ничего. Взяли книжку, записали все и отпустили. - А вы что? - Сказал, что меня просил человек купить билет в театр. - А они спросили, кто? - Сказал просто, человек. Я его не знаю. - А они не
поинтересовались, что вам человек пообещал? - Спросили. Я сказал, обещал отблагодарить и дал два рубля. Теперь я видел, что первую группу Абдулле определили не зря. - Зачем же вы все им сказали? - Спрашивали. Серьезный мужик нам попался. Если окажется долгое время в милиции, то, наверняка, испортит там всех гвардейцев.
- Но у вас могут быть неприятности. Еще удостоверение заберут. - А.. а! - он махнул рукой… - Так, мы пойдем в театр? Меня-то одного не пустят. Старик молчал. - Вы еще постойте минут пять, - попросил я. – Попробую еще пострелять лишний билетик… А из головы не выходил ответ Абдуллы. А что, если его отпустили специально, чтобы меня скомпрометировать. И сейчас за нами следят. Я осмотрелся. Но разве можно было в такой толпе что-нибудь обнаружить? Ну, и старик! Связывайся с таким. Дался мне этот театр. Не зря меня предупреждали, что с советской властью не шутят. Тем более в столице. Самому шутить перехочется. Я взглянул на часы. До начала представления оставалось двадцать минут. Лены рядом не было. Очевидно, она тоже искала лишний билетик. Когда я возвратился, старика на месте не оказалось, и только Лена одиноко ежилась от холода. - Где Абдулла? – спросил я девушку. - Не знаю, - равнодушно пожала она плечами. – Ушел, наверно. - Что, значит, ушел? – возмутился я. – Мы ему деньги дали, и он был обязан довести вопрос до конца. - Я его не видела, - сообщила Лена. – Пришла, а его нет.- Ну, и дед! – негодовал я. – Взял и сбежал. Никому нельзя доверять. Некоторое время мы молчали.
- Что делать будем? – наконец спросил я. - Не знаю. - Попробуем прорваться. Терять-то нам нечего. Мы направились к входу. У двери с обеих сторон расположились пожилые женщины - контролеры, которые внимательно просматривали билеты. Я протянул их даме справа, она мне показалась более благодушной. Женщина взяла билеты и пристально посмотрела мне в глаза. Так, наверное, смотрят пограничники, когда проверяют паспорта на
таможне. Или ищут наркотики в багажнике соседки.
- Ваши документы.
Не зря, наверно, утверждают:что искусство требует жертв. Эта фраза, вероятно, родилась во время очередного штурма театра на Таганке!
Уняв мелкую дрожь, я полез в карман пиджака за паспортом. - Здесь и командировочное удостоверение, - сказал я, отлично сознавая, какой документ ей требуется. - Заберите вашу даму, - строго проговорила контролер, - И больше так не делайте. Сунув мне в руку билет и паспорт, с позором выставила за дверь.
Мне было, естественно, стыдно. За неуёмное желание поднять свой культурный провинциальный уровень до высоты московских театралов.
- Один ноль в их пользу, - виновато улыбнулся я, пытаясь разрядить обстановку. –
Необходимо сравнять счет. - Давайте я попробую, - устало промолвила Лена. Я протянул ей билеты. Девушка нерешительно приблизилась к проходу. Неожиданно появившийся милиционер попросил всех выйти из вестибюля, и я потерял Лену. Я попытался увидеть ее через окно, но она, как в воду канула. Главное, чтобы мою новую подругу не замочили, а с водой мы как -нибудь перельемся. Только зачем я ей отдал два билета? Вот что значит, совсем потерять голову. Я снова ринулся на поиски. Не билетов, а Лены. Вернее, девушки с канистрой и билетами. Девушка с веслом уже была. В музее. Хотя мне туда не надо. Но как отыскать маленького человечка в этой взвинченной, большой и суетливой толпе? - Болван! Кретин! Идиот, - ругал я себя последними словами. - Сообразил отдать билеты. А если она вошла? Один билет все равно пропадет. Теперь жди у моря погоды. Как же, нужен ты ей.
Оказалась в зрительном зале и забыла обо мне. Ничего другого ждать не приходится. Я бы, наверно, поступил также. Чего зря лукавить? С самим собой иногда можно быть и порядочным. Я громко крикнул: - Лена… Лена! Очевидно, в моем голосе прозвучала и мольба, и отчаяние, и возмущение. На меня начали оборачиваться. - Боже, какая она легкомысленная. Уйти и не вернуться… Она ведь к билетам практически не имеет никакого отношения. Вот что значит - современная молодежь. А прикидывалась такой тихоней. С канистрой в театр подалась. И как ее только с ним пустили? Не побоялись, что театр
подожжет! А она может, если меня пробросила.
На всякий случай я снова позвал : - Лена… Лена! На мой призыв никто не среагировал.
- Зря ее ищу. Обвела вокруг пальца. Впредь буду умнее. Доверился первой встречной -поперечной! Так тебе и надо, болван! Будешь думать, прежде чем в театр намыливаться! Я уже собрался уйти, когда увидел ее. - Вы мне дали два билета. Я не могла одна. - Вас не пустили? – обозлившись на себя и весь свет, проворчал я. - И потому вы вернулись? - В последнюю минуту я обнаружила два билета, - поделилась она. – Что бы вы подумали обо мне? Я хотел что-то ответить, но взглянув на часы, понял: через несколько минут начнется представление. - Давайте я попробую, - предупредил я, и, взяв билеты, ринулся к двери. В последнюю секунду я сообразил, что с двумя билетами меня снова не пустят. Я торопливо оторвал один от другого, машинально поискал глазами Лену и, не найдя ее, решительно протянул билет контролеру. Не успела женщина его рассмотреть, как я почти вырвал билет.
Сзади наседала толпа, и я благополучно, еще не веря свершившемуся, направился к гардеробу. Оглянувшись, я увидел Лену. Она сиротливо смотрела мне вслед. А второй билет остался у меня. Страшная метаморфоза. Раздался первый звонок.
Я почувствовал себя неуютно. Если сейчас войти в зрительный зал, а она останется там, на улице, я окажусь последним подонком. Неужели в погоне за сиюминутными радостями, я способен потерять радость истинную, уважение к самому себе. Я не могу так поступить, хотя и был на грани дозволенного. Я должен что-то придумать. И я придумаю. Но что? Думай, придурок! Соображай, пока еще возможно! До начала спектакля остаются считанные минуты. Можно и не успеть… Я осмотрелся. Кто-то с интересом рассматривал фотографии актеров театра, кто-то беззаботно фланировал в фойе, кто-то торопливо направился в буфет.
Я подошел к дамочке, которая одиноко стояла рядом с гардеробом, то ли кого-то ждала, то ли просто отдыхала. - Простите, не могли бы вы одолжить свой билет. На несколько минут.
Мой остался у приятеля, он куда-то исчез, а мне необходимо срочно выйти. Свой инвалидный билет я не решался предъявить вновь, могли возникнуть непредвиденные осложнения. Дамочка подозрительно взглянула на меня, не зная, как поступить.
- Да вы не переживайте, господи, - непринужденно произнес я, пытаясь её успокоить. – Садитесь спокойно на свое место, и ни о чем не тревожьтесь. Доставим по первому классу. - Хорошо, - улыбнулась она, протягивая мне билет. Я поблагодарил доверчивую незнакомку и поспешил к выходу. Получив контрамарку, я выскочил на улицу.Лена, поникшая и удрученная, стояла в стороне, уже ни на что не надеясь. Мне почему-то стало ее жаль. - Замерзли, небось, - посочувствовал я, взяв ее за руку. – Она у вас, как ледышка. - Я лучше пойду, - вздохнула она. – Для чего вы вышли? Чтобы утешить меня? - Зачем же так? - обиженно произнес я. И если минуту назад я еще не знал, как поступлю, то сейчас решение пришло само собой. - Вот вам контрамарка и мой билет. Войдёте в зал, верните, пожалуйста, контрамарку дамочке. Ну, ступайте… - А как же вы? – Лена не могла поверить неожиданному счастью. – Останетесь здесь? - Почему надо оставаться? – беззаботно улыбнулся я. – Кажется, у нас два билета. Я пойду следом. Несколько секунд она смотрела
на меня то ли с удивлением, то ли с осуждением, но от моего предложения почему-то отказалась. - Нет, я не имею права воспользоваться вашей добротой, - она протянула контрамарку. – Возьмите ее, очень прошу. - Только, ради Бога, не надо из всего делать маленькие трагедии. Их уже до нас написал Александр Сергеевич, - тоном, не терпящим возражений, заявил я. – Не лишайте меня возможности совершить благородный поступок. Со мной это так редко случается. И заметьте, по собственной воле, без всякого принуждения и насилия. Только поэтому вы просто обязаны пойти в театр, иначе я разочаруюсь в жизни.
Скажите, вы себе сможете когда-нибудь такое простить? Я бы не смог. - Спасибо! – покраснела Лена и неожиданно чмокнула меня в щеку. – Так я пойду. - Ну, конечно, - кивнул я. – Торопитесь. Она помахала мне рукой и скрылась за дверью. Мне стало грустно. Я взглянул на невостребованный билет и сунул его в карман. Почему-то расхотелось снова изображать инвалида, что-то доказывать контролеру, напрягаться и действовать от противного. Конечно, можно было бы билет продать. Это не составляло труда. Но тогда пришлось бы напрягаться кому-то другому, который, возможно, сам бы мог
превратиться в настоящего инвалида от непредвиденных обстоятельств. Я последний раз взглянул на театр, на суетливых поклонников Мельпомены, на толпу недовольных неудачников, на конную милицию, на подозрительных типов, снующих туда -сюда, на опаздывающих зрителей, на праздничную атмосферу, готовую в любой момент взорваться непредсказуемыми последствиями, и устало поплёлся к метро.
- 6-11-2022, 12:31
- DTV
- Просмотров: 344
- Комментариев: 0
-
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Популярные ссылки
Moldova+
